Письма Я.П.Полонского
Неоценимую роль в судьбе Я. П. Полонского, и личной и творческой, сыграла его дружба с Тургеневым. Признание Полонского: «...мне кажется иногда, что, не будь ты моим другом, я бы давно погиб» — вовсе не преувеличение. Тургенев был тогда одним из немногих литераторов, кто знал Полонскому истинную цену. Тот не бросил поэзии в значительной степени благодаря Тургеневу, который был буквально его нянькой, не давая упасть духом и поддерживая в нем веру в свой поэтический дар. Он следил за каждым его шагом в литературе, любовно и одновременно сурово-требовательно разбирая его стихи, заставляя исправлять неудачные строки, бросался на его защиту и устно, и в печати. Глубокая, тонкая и поэтичная характеристика лирики Полонского в превосходной статье о нем Тургенева стала хрестоматийной:
«Талант его представляет особенную, ему лишь одному свойственную, смесь простодушной грации, свободной образности языка, на котором еще лежит отблеск пушкинского изящества, и какой-то иногда неловкой, но всегда любезной, честности и правдивости впечатлений».
О житейской поддержке поэта со стороны Тургенева и говорить не приходится: щедрость писателя, самоотверженность, готовность прийти на выручку, вызволить из беды поразительны и не знают границ.
Г.Медынцева
Я.П.ПОЛОНСКИЙ И.С.ТУРГЕНЕВУ
28-31 октября (9-12 ноября) 1873. Петербург
Милейший друг Иван Сергеевич! Сейчас только проснулся, видел во сне не тебя, а твой старый коричневый халат: будто бы я хочу надеть его и никак не могу попасть рукой в рукав — по той причине, что уже рука в рукаве. Что бы сей глупый сон мог значить? Я снам не верю, но иногда они наводят меня на разные размышления. Халат — это покой, это старость. Ты вчерашним своим письмом опять напомнил мне, что и я уже иду к той же пристани, и как бы заставил меня пожелать халата — несмотря на добрые, бодрящие слова твои: «Не унывай, работай!»
Волей-неволей я должен работать до конца дней, до тех пор, пока не опустятся руки или не пришибет нервный удар. Я должен не только работать, но и иметь сбыт в литературных лавочках, чтоб хоть по временам иметь отдых и покой — ибо с двумя тысячами жалованья можно только кой-как кормиться, но не отдыхать.
И я много-много тебе обязан за нравственную поддержку 1 — мне кажется иногда, что, не будь ты моим другом, я бы давно погиб. Никто бы не стал и в журналы брать стихов моих, если бы ты никогда не говорил об них (или о моем таланте) с разными редакторами, журналистами и пр. и пр. ... Мне кажется, что тот год, в который я не напишу ни строчки, ни одного стиха не состряпаю, будет последним годом в моей жизни.
И потому дружбой моей заклинаю тебя, не предавайся покою бездействия — тоска этого покоя та же отрава в старости. Лучше пиши плохо (если только это для тебя возможно), чем сиди сложа руки. Не хочешь повесть писать, пиши записки, воспоминания, характеристики, афоризмы, что хочешь — только бы не было тоски бездействия...
Но я утомил глаза твои письмом моим — целую тебя и остаюсь неизменно тебе преданный друг
Я.Полонский
1 Мне это нужнее, чем поддержка материальная (Примеч. Я.П.Полонского).
Я.П.ПОЛОНСКИЙ — И.С.ТУРГЕНЕВУ
Около 24 ноября (6 декабря) 1873. Петербург
Друг Иван Сергеевич!
До такой степени тяжело отзывается на всем существе моем этот страшный мертвенный застой русского общества, с бездушными праздниками наверху и с скрежетом зубов где-то внизу. До такой степени томит меня это умственное и нравственное разложение всего нашего литературного общества, что я — я иногда боюсь с ума сойти. Всю жизнь мою я чужд был какой бы то ни было зависти, всю жизнь радовался чужим успехам, и до сих пор, явись новый талант или кто-нибудь из прежних напиши что-нибудь замечательное,— я возликую, ибо люблю вообще литературу, а свою личность никогда не поставлю выше интересов общего — и что же — я окружен только враждой, враждой и враждой... Недаром ложный слух, что Анненков приехал, заставил меня высуня язык бегать и искать его, хоть Анненков тоже человек ко мне равнодушный; но — какая же разница!— это человек, который ни одному литератору в лицо не нахаркает, уж за одно за это я готов обнимать его.
Да вот еще ты остаешься у меня, но ты далеко, стал редко писать ко мне. Все это время я с лихорадочным нетерпеньем ждал от тебя хоть строчки. Каждый звонок в передней волновал меня. Точно любовник любовницу, ждал я письма с французскими клеймами. И не дождался.
Есть у меня еще теперь один приятель — голубь, влетевший в форточку, ручной до невероятности, постоянно сидит у меня на плече или на спине. Спит на бюсте Пушкина, который я на ночь покрываю, чтобы он его не запакостил. И нигде, кроме этого бюста, спать не хочет. Музыку тоже, должно быть, любит: посадишь его на фортепьяно, заиграешь, начинает ворковать в такт — точно маленькая собачонка воет. Жаль только, что глуп...
Пишу к тебе больной — у меня катаральное состояние легких — вся грудь хрипит, болело и горло, но прошло; нынче побаливает бок. Эх! с какою бы радостью умер, если бы не страшно было за жену и детей!..
Но прощай.
Целую тебя и обнимаю.
Твой Я.Полонский
|
