Писатель Всеволод Гаршин
Есть в русской литературе имена, значение которых невозможно ограничить ее пределами: человеческое содержание оказывается нерасторжимо слитым с художническим обликом, а сама жизнь писателя оставляет не менее глубокий след, чем его творчество. К числу таких художников принадлежит Всеволод Гаршин. Поэт Н. Минский назвал его «центральной личностью» своего поколения, героем своего времени, жизнь которого «кажется одною из созданных им поэм, и каждая из его поэм кажется повторением его жизни. Не только страдания и борьба, но и смерть такого писателя кажется не случайной, а необходимой, как последняя сцена хорошо задуманной трагедии».
В апреле 1877 года, сразу после объявления русско-турецкой войны, Гаршин, оставив Горный институт, уходит добровольцем в действующую армию, не желая «прятаться за стенами заведения, когда... сверстники лбы и груди подставляют под пули», хотя для него была неприемлема сама мысль о крови и насилии. Гаршин снискал искреннюю любовь солдат своей общительностью, живостью, простотой и самоотверженностью. Он стал общим любимцем в роте, и солдаты наперебой старались услужить ему. При первом же случае он проявил недюжинную храбрость в бою, был ранен, представлен к Георгиевскому кресту (который почему-то не получил). Рассказ «Четыре дня» основан на подлинном военном эпизоде. Появившийся в октябрьском номере «Отечественных записок» рассказ возвестил русским читателям о появлении в литературе нового незаурядного имени.
О своем ранении Гаршин рассказывает в письме из госпиталя: «Меня ранили (точно дубиной хватило) тотчас же после того, как мы отбили турецкую атаку. Помню, как я сел на землю и закрывал оба отверстия раны руками. Кровь лилась: я перетянул ногу выше раны платком, снял с плеча шинель, сухари, отстегнул патроны и пополз. Ах, как трудно ползти с простреленной ногой, да еще под выстрелами, когда пули визжат и лопаются около твоего носа. Гранаты рвало чуть не около меня. Однако Бог спас, я протащился шагов с сотню; тут меня подняли наш барабанщик и еще какой-то унтер-офицер и повели. Больная нога цеплялась за кусты... С полверсты вели они меня, наконец встретили носилки, и я закачался на них. Это была сущая благодать. Через два часа я уже ехал, перевязанный, на фургоне в дивизионный лазарет».
|
